Пример

Prev Next
.
.

Секрет? Какой еще секрет? Секрета никакого нет! Ты просто лишняя деталь, тебя и выбросить не жаль… Лишняя деталь. Ребенок, которого не берут в Игру. Брошенный, обманутый, одинокий ребенок. Ему невыносимо сложно – без сомнений и без оглядки – искренне поверить в чудо. И тогда чудо перестает верить в него.

Как уже писала Татьяна Бонч-Осмоловская1, роман Марии Галиной «Автохтоны» – роман-лабиринт, роман-город, роман-зеркальная комната. Галина Юзефович2 назвала этот мир теплым и вещным. Евгения Риц3 сказала, что там все постоянно жрут.

Этот многоликий Город – будь он хоть Львовом, хоть Одессой (на самом деле, и тем, и другим, и еще много чем и кем одновременно) – музыкальная шкатулка. И сам роман – это музыкальная шкатулка. Бывают флешбэки из детства – обрывки-слайды мультфильмов, персонажи, выросшие из страниц, как из любимой рубашки. Воспоминание о мультфильме «Шкатулка с секретом» (режиссер В. Угаров, 1976 г.) – как воспоминание о кошмаре. Из тех снов, где не происходит вроде бы ничего сверхъестественного (ни убийств, ни ухода любимых, ни войн, ни зеленых человечков), но тем не менее самых страшных. В них есть что-то кроме, неузнанное, но угадываемое.

Да, на первый взгляд, Город – шкатулка с секретом, которого нет, или который никак не желает открываться чужаку, не автохтону. Впрочем, один из рецензентов даже провел такую параллель: «…как в городе, по которому ходишь второй день, но с тобой уже здороваются, и ты в ответ здороваешься с этими милыми людьми, так легко принявшими тебя в свой круг, местных, аборигенов, автохтонов». Роман «Автохтоны», как и Город, действительно может принимать и не принимать, и восприниматься это принятие/непринятие тоже будет кардинально иначе разными людьми. Для кого-то он может быть приятным пунктом путешествия – местная кухня (и всевозможные истории и мифы как одно из блюд этой кухни), пейзажи и замки на закуску – туристическая программа-максимум может быть выполнена. К тому же, культура-лайт – как сказала сама Мария Галина в интервью4, в определенных условиях даже Эль Греко, Босх или Да Винчи играют такую роль.

Здесь вообще все вольно и невольно играют какую-либо роль, будь то отшельник, странник духа, непризнанный почти гений Кароль Баволь – умерший художник, из имени которого хотят сделать бренд Города, или байкеры в черных куртках и черных берцах Мардук и Упырь. Так же играет роль и главный герой Христофоров (только однажды называемый по фамилии). Играет роль и Город. Город является и площадкой для игры, и ее непосредственным участником, он и внутри, и немного вне. События разворачиваются непосредственно в Городе, но порой он следит за ними со стороны, передвигает фигуры, ждет своего хода. Он полноправный персонаж романа, а не просто декорации. Но Город – не воплощение игры, не сама игра.

Это осознают автохтоны. Город для них не просто среда обитания, и непонимание этого – одна из отличительных черт чужака. Он не воспринимает Город как равного, как человека и игрока. Быть может, он слишком занят собой, своей миссией, целью закрыть гештальт. Если в «Медведках» Галиной, опубликованных в 2011 году, герои связаны условными «семейными» узами, то здесь нитью служит их происхождение и географический фактор (и в то же время автохтоны скорее семья, чем многочисленные Блинкины и др. из «Медведок»).

Главный/лирический герой… как угодно, но я буду звать его ребенком. Не потому что он инфантилен или наивен – по всем внешним параметрам он вполне достоин звания взрослого (если это, конечно достоинство). А все-таки почему?.. ну, это будет ясно и без объяснений. Так вот, этот ребенок – фактически сирота, по крайней мере, с психологией сироты. Он жил книжной мечтой мести, но мстить оказалось просто некому. Жил иллюзией, что отец спас его от чудовища, но отец сам оказался этим чудовищем. И если бы еще чудовищем – грандиозным, сильным, а так… самый обыкновенный. Самый обыкновенный подлец с банальными мотивами: «Архивы эти пыльные, грязь, шум, метро-работа-дом, метро-работа-дом».

Вся странность в том, что Город готов принять этого ребенка – и в игру, и в семью. И готов показать ему чудо. Порой может казаться, что персонажи враждебно относятся к Христофорову, что они его, как полагается, запутывают, запугивают, сбивают с толку, наводят на ложный след. Но это, помимо правил игры (кем и когда придуманных? ab Urbe condita?), еще и часть привычного спектакля для приезжих, и защитная реакция. И, конечно, проверка на прочность, инициация. Если бы герой был просто случайным туристом, а роман – травелогом, автохтоны отнеслись бы к нему гораздо вежливее (и безразличнее). Но он оказался первым, кто действительно заинтересовался ими, не в качестве манекенов или музейных экспонатов. По крайней мере, им так казалось, хотя изначальная его цель – постановка 20-х гг. оперы «Смерть Петрония» – оказалась очередной фальшивкой. Жители Города легко соглашаются и поддакивают Христофорову, когда тот мгновенно и с готовностью разочаровывается в чудесах – когда сильф Урия оборачивается в его глазах просто красавцем-альфонсом, а саламандра – обыкновенным возгоранием. Галина Юзефович уже упоминала «Волхва» Фаулза, но дело до «суда» не дошло – Христофоров сбежал. К тому же у автохтонов нет задачи «разыграть» (какой глупый вышел каламбур) ребенка: они хотят играть не им, а с ним. Но хочешь считать, что букет цветов – не символичен и не таит в себе никакого тайного шифра (аллегория Мудрости, Силы и Красоты)? Пожалуйста, считай, что это лекарство от гендерного заболевания (миома, полименорея и прочее).

Кстати о гендерном (или о его отсутствии). Это было бы чересчур личным с моей стороны, но невозможно удержаться: взгляд на женщин в «Автохтонах» – совершенно мужской, лишенный всего в отрицательной коннотации женского. А единственный неигровой персонаж, как мне кажется, это Мэри Поппинс, поправляющая в отражении прическу.

«– Ты что, поверил во всю эту херню? В бессмертных творцов истории? Ну да, ты всегда был доверчивый дурак, помню, как побежал к какой-то бабе на улице. Она была с зонтиком, и ты решил, что это Мэри Поппинс.

– Это и была Мэри Поппинс. Я и потом ее видел».

Да, к отцу, к Городу (не просто мифологизированным, а обожествленным) – «Автохтоны» – это еще и о неразделенной и невзаимной любви. Этот роман – сквозь дымку, туман – звучит (от «Иоланты» Чайковского и «Кармен» Бизе – до додекафонии Арнольда Шёнберга и блюзов Леонарда Коэна). Но очень многое здесь построено не на визуальном или аудиальном, и даже не совсем на кинестетическом, а именно на запахах. И запахов в «Автохтонах» гораздо больше, чем еды. Будь то запах запеканки, которой каждый день завтракает «ребенок», или парфюмерии Валевской («Pani Walewska»?).

Ребенок, брошенный отцом, ребенок, которого не берут в игру – вынужден придумать свою собственную. И теперь уже он волен принимать в нее или не принимать. Тогда он играет в одиночку и заигрывается. В связи с темой игры можно бесконечно цитировать «Homo ludens» Йохана Хёйзинги, но самым точным и подходящим мне кажется это: «Уже маленькие дети увеличивают заманчивость своей игры, делая из нее "секрет". Ибо она для нас, а не для других. Что делают эти другие за пределами нашей игры, до поры до времени нас не касается. Внутри сферы игры законы и обычаи обыденной жизни не имеют силы. Мы суть и мы делаем "нечто иное"»5.

Но игра, как ни старайся абстрагироваться, все равно маркируется как нечто искусственное, ненастоящее – в общем, понарошку. И это не совсем так. Потому что помимо игры (и даже в равной степени) здесь присутствует настоящее чудо. Это вообще тонкая грань, на которой приходится постоянно балансировать – между игрой и чудом.

«В том-то и беда, Урия, я уже не могу попасть в волшебную шкатулку, даже если она размером с город, ибо чудо герметично и впускает в себя лишь детей и безумцев».

А футболистов… их никак нельзя выключить.

 

Мария Галина. Автохтоны. "Новый мир", № 3.

Мария Галина. Автохтоны. "Новый мир", № 4.

 

Бонч-Осмоловская Татьяна. «Я покидаю город, как Тезей…»

2 Юзефович Галина. «Автохтоны», яблоки в армянском Маране и зверолюди Новая женская проза. Обзор.

3 Риц Евгения. Мария Галина «Автохтоны».

4 Губайловский Владимир. Мария Галина: мы живем в мифе, а не в реальности. Интервью.

5 Хейзинга Й. Homo Ludens; Статьи по истории культуры. - М.: Прогресс - Традиция, 1997, стр. 30

Фото Сергея Костырко: "Место, точнее, одно из мест, где развивается действие фантасмагоричного повествования Галиной, которое можно назвать культурологическим, или театральным, или историческим, или мистическим (кому что ближе) детективом".